Blitz: краткая прогулка по Лондону с художницей N

Даёшь над Лондоном салют!
Ракеты зреют и снуют,
Встревоженные влажным мраком.
Охрипшим от “oh, fuck!” зевакам
За так возвышенность суют.

John Piper (кто?) в сороковом
Смотрел культю под рукавом
Больного города без света.
Ложились церквы как снопы,
Врезались в них огня столбы,
Творец рычал да что же это
И горевал о свойстве цвета
Скушнеть, сливаясь с темнотой,
Всегда становится не той,
На волю вырываясь краска;

Вот эта робкая ракета
Хлопочет что-то на холсте.
А ей бы! Наливаться алым
Над Пикадилли, жутким жалом
Водить, как лапкой по муде,
По водам—их с огнём мешая.
Творец настойчивей лишая
Врывался, подрывал, взрывал
Обугленной своею кисткой.

И город раной скользко-склизкой
Всё восставал и всё взывал
К Творцу (на этот раз—к другому),--
«Молились всюду, все, всегда»,
Зачуяв хрюканье снаряда,
Выталкивая изо рта
—не надо.

Изображать и поражать
Цель. И лицом к земле бежать,
Потом лицом к земле лежать,
И лёгкие наполнить ею.
Скатиться в узкую траншею,
Ещё немножко полежать,
Ракету взглядом провожать.

Летит и тает. Ангел-сон!
С несытым страхом в унисон,
Подмигивает—ну? Готов ли?
К уведомлению-толчку?
К последней спазмы молочку?
К восстановленью райской кровли?

I.

Подъезжая на микроавтобусе под польскую деревеньку О.
Удивляю себя—чего это, я не чувствую ничего.

Вроде душа моя развороченная бесчувственная десна,
Развлеченье дантиста, роденбаховский город сна.
Главное двигаться словно вода в канале—то есть не двигаться. Лишь шевельнёшь рукой
—сумасшедшие тени вмешаются в твой покой.

Все эти Розы, Людвиги, пронумерованные для нас,
Чтобы мы их пересчитывали, пока поступает газ.

Пересчитывали впрочем косвенно: горшки, протезы, очки,
С красной каёмочкой, с чёрной каёмочкой волшебные башмачки,

Чемоданы, волосики, пепел, провисшие облака,
Студентки фиолетовая от холода рука
Впивается в зонтик. Кукушка
В Биркенау—скажи, сколько лет ещё
Мне навещать нравоучительные бараки?
Холодно холодно горячо:
Жмурки цивилизованного сознания.

Ничего не чувствую кроме стыда
Сбрасывать пепел Marlboro
На пепел, произведённый здесь, пролитый сюда.

II

Вот этот камушек есть памятник ему.
Вот это облако окурок лютик пёс—
Всё, что с собой он взять не мог во тьму,
Хоть до последнего не жаловался нёс.

Вот это дерево сортир скамейка мак—
Весь мусор ужаса, отчаянья дерьмо,
Я, расфуфыренный, самодовольный маг,
Несу тебе—валяй, смотри кино

Вещей, которые резвятся, как во сне:
Подмигивает смятое пенсне,
Кастрюлька хрюкает, будильник правит ночь,
Корябает огрызок-карандаш:
Владелец наш, кормилец наш, поилец наш,
Тебе и рады бы помочь
—не знаем как.
Вот этот камушек тебя последний знак.
Не-восклицательный. Заноза. Зонтик. Злак.

Blitz: A Short Trip around London with Artist N

Let there be fireworks over London!
Let the rockets rise and roar
Fearful of damp darkness.
Passersby’s cursing
Echoes over the hill.

John Piper at his forties
Looked at the stump under sleeve
Of the dying and colorless city.
House of the Creator turned into a sheave
Marked by the fire poles
The Artist roared but what
Grieved the hopeless color
Which merges with darkness
Eventually becoming one
Digging paint on its own will.

A shy rocket revealed in the sky
And then on the canvas.
I hope it would, fill some red
Above Piccadilly with that killing feeling
Drive, as crushing testicles
On water, preventing them from burning
The Artist burst, undermined, blew
Charred his cigar.

The city now slippery
Rising and crying to
The God
“They prayed everywhere, everything, always”
Feeling a grunt missile
Popping out of its mouth.

Job is to represent and affect
The target. Face against the earth running,
Then, face to the earth lying.
And lungs filled with it.
Slipping into a narrow trench
A few calm minutes
Heads up to check a rocket

Flies and melts.
Fear shared by many
Winks, yeah? Ready?
To the notice of an oblivious?
To the last spasms of milk?
To repair the roof of paradise?

Translated by Metehan Mert

I.

Approaching by bus to a Polish village O.
I surprise myself – why, I don’t feel a thing.
My soul is like a destroyed insensible gum,
A dentist’s enthrallment, Rodenbach’s dream city.

Priority is to move as water in a sewer – i.e. do not move. As soon as you wave  your hand
–  Crazy shadows will choke your calmness.

All these Roses, Ludwigs, with numbers for us,
So that we count them, while the gas is inhaled.

Though they counted again and again indirectly by counting pots, dentures, glasses,
With red fringes, with black fringes miraculous booties,

Suitcases, hairs, ash, low clouds,
A student’s hand purple of cold
Is gluing at the umbrella. A cuckoo
In Birkenau  - tell us how long
Will I have to visit the moralizing barracks?
Cold cold hot:
Blind civilized mind.

I feel nothing but shame
Dropping the ash from Marlboro
On the ash, produced here, poured here.

II.

Look, this stone is its memorial.
Here’s the cloud, a butt, a yellowcup, dog –
Everything, he couldn’t take with him to the darkness,
Not complaining, went forth until the end.

Here’s, the tree the loo the bench a poppy –
All the trash of terror, the shit of desperation,
I, dressed up, complacent magician,
Get to you – go ahead, watch the film

Of goods, which frisk as if they were in a dream:
Winks a crushed pince-nez,
A little pot grumps, an alarm-clock rules the night,
A pencil stump scribbles:
Our owner, our breadwinner, our provider
We would be happy to help you
– But we don’t know how.
This stone is your last mark.
Not-exclamation. Splinter. Umbrella. Crop.

Translated by Cosmin Ghita, Vera Panushkina, and Marina Loginova

БЕЗЫМЯННАЯ ЛЮБОВЬ

                                        Лиле К, учёной красавице

Юрий Николаевич Тынянов,
Прискакал из города туманов,
Ржавых лиц и блеклых площадей

В логово рыгающего зверя.
Как на печке прикатил емеля
В ложи государственных блядей.

Тут из круга вышла золотая,
Как больная осень доцветая,
Нежной вонью плесени маня,

Обнажила маленькое тело
И спокойным голосом велела
Формалисту – выбери меня.

Изо всех ответов и соблазнов
Нет волшебней самых безобразных.
Кто бы мог подумать! Он не мог.

Умница, ханжа, остряк, калека,
Свой шмоток чудовищного века
Так оберегал. Но хищный Б-г

Именно его, стерильней мыши
Павлова и подложил поближе
К облачённой в красное жене,
Чтобы наглотался сладкой жижи.

Сладко, вязко чувствовать паденье.
Кто ты, дева? "Я-то? Привиденье,
Между ног моих играет дух,

Собственно, словесности, которой
Ты и поклоняешься, мой хворый.
Подойди, покуда не протух

Голос твой в пустых библиотеках –
Я ищу помпезных, праздных, едких
Мышц, волос, артерий, рук-ли-губ.

Я должна смешать себя с тобою,
Я должна смешать тебя с толпою.
Булошник, палач и лесоруб
Все со мною пили и гуляли."

Золотые пальцы ковыряли
Сморщенное тельце и поутру
Шёл он на вокзал, стирая пудру
Рисовую – послевкусье крали –
С тёмного бесплодного лица.

Всё для нас межстрочное зиянье,
Голых букв бессрочное сиянье.
Есть у революции начало.
Нет у революции конца.

Юрий Николаевич Тынянов,
Лилипут, бегущий великанов,
Керубино в продраном шелку,
Мушка под янтарною лавиной,
Львиный рык и гул перепелиный.
Что случится на твоём веку?

Повезут тебя, как грибоеда,
Повлекут тебя, как Ганимеда,
Золотые крылышки губя.

Век тобой закусит словно рыбкой
И с щербатой лилиной улыбкой
Выплюнет в грядущее тебя.

Чтоб не забывали: в чёрном, в чёрном,
Можно быть и точным, и проворным,
Притворяться точкой и тире,
Но  вполне остаться непокорным
Великанам в дикой их игре
Невозможно.

Темнокрылые бляди на бостонском автовокзале
Как ладьи или лучше как пёстрые под парусами
Острогрудые яхточки в жирной воде Сен-Мало

Впрочем это сравненье как яркая тряпка мало
И трещит по бедру

Я блуждаю меж вас боевого желанья сосуды
Лжевместилища желчи
Руины отвесные груды городской пустоты
Утешения краткого трюмы
Абсолютно открыты закрыты прозрачны угрюмы

Я блуждаю меж вас словно в райском саду обезьянка
Как по плоти гниющей – весёлая яркая ранка
Я блуждаю как доллар, что выброшен щёлочкой банко-
Мата на землю для разных волшебных трансакций.

Я иду со свиданья средь влажных огромных акаций
И подобных им душенек—чёрных осенних и голых
Я иду улыбаясь куря ковыряясь в глаголах

Мой глагол для тебя – уходить
Чем милее нужнее
Тем пространство для нас растопырено круче нежнее
Мой глагол отнимать отрицать и лишь долею звука
Утверждать как черна как влажна как огромна разлука
Как забвенье развёрнуто выгнуто дивной спиною

Я иду улыбаясь и ты невидимка со мною
То есть в позе собачьей Орфей-Эвридика а ну-тка
Обернуться не мочь
А иначе: минутка—
Взрыв за ним слепота и отсуствие милого тела.

Наказание неадекватно проступку.
Я только хотела
Видеть слышать на фоне закатного варева в раме
Как твой голос лежал словно дивная шлюха меж нами
Улыбаясь сверкая бодлеровской чёрной спиною
Как твой голос как взрыв или солнце стоял предо мною.

Понимаешь –да поздно.
Опять понимаешь – да рано.
Обладание нами навозная яркая яма,
Где кишат уплотнения памяти. Всё здесь неявно.
Понимаешь и куришь и думаешь: всё же забавно.

Привокзальная шлюшка кивает в лицо зажигалкой
Эта ночь эта сцена с её упрощённой и жалкой
Декорацией всё же моя как ничто остальное
Разве только сердечко твоё заводное стальное

A Nameless Love

                        To Lilia K, a learned beauty

Yuri Nikolaevich Tynyanov,
Has ridden from the city of fogs
Rusty faces and pale squares

To the den of the belching animal.
As Emelya had arrived on his stove
To the stalls of state whores.

A gilded one left the circle
As an ill-faded autumn,
Alluring by a scent of mold,

She unveiled her small body
And in a calm voice told
The formalist – choose me.

Amidst all the answers and snares
The loathsome are bewitching.
What a thought! Wasn’t his.

Smart, self-righteous, witty, crippled,
Tended to his own rules in
The appalling century. But predacious G-d

Him, more frigid than
Pavlov’s mouse, placed closer
To a woman dressed in red,
To make him swallow sweet goo.

Sweet, viscous feeling a drop.
Who are you, Maiden? “Who, me? A ghost,
Between my thighs is playing a specter,

Of an apparent philology, which
You worship, my ailing poor thing.
Come to me while it doesn’t  rot,

Your voice in empty libraries.
I search pompous, idle, caustic
Muscles, hair, arteries, hands-or-lips.

I need to blend myself with you,
I need to blend you with the crowd.
 Baker, butcher and logger
All drank and went out with me.”

Golden fingers pecked
The wrinkled body and at morning
He went to the station, wiping the rice
Powder – an aftertaste of a pretty girl –
Off his dark sterile face.

Everything for us is between lines,
Limitless shine of naked letters.
A revolution has a start.
The revolution has no end.
Yuri Nikolaevich Tynyanov,
A dwarf running from giants,
Kerubino in ragged silk,
A fly under amber lava,
Lion’s roar and quail’s rumble .
What’ll happen in your life?

They’ll take you as a fungus,
Attract you as Hanimed
Ruining your dear golden wings.

Century will have you as a bite
And with Lily’s gapped  smile
Spit you out in hereafter.

Let them not forget: in black, in black,
One can be exact and deft,
And pretend to be dot and dash,
But to stay rebellious
To the giants in their wild play
Impossible.

Dark-winged whores at Boston bus station

Like shallops or better like patchy under the sails
Sharp tiny yachts in oily water of Saint-Malo.

Nonetheless, this tight comparison is like bright cloth
And tears on hips.

A false vessel of bile
Hanging ruins heaps of the city’s hollow
Holds of short consolation
Fully open closed transparent gloomy

I’m wondering amongst you as if a monkey in the Garden of Eden
Like a merry bright wound on the rotten flesh
I’m wandering like a dollar which was thrown by a crack of an ATM
Onto the ground for various magic transactions.

I’m going back from a date among wet huge acatia
And like other cuties - black autumn and naked
I’m going smiling smoking and pecking at verbs         

My verb for you is to leave
The nicer, the higher the need
The steeper the softer is the bristled space

My verb is to deprive to deny and just by a part of a sound
To affirm how black how wet how huge is the parting
As the spread oblivion bent with its glorious back

I’m going smiling and you are invisible with me
That is in a pose of dogs Orpheus- Eurydice, well,
Don’t dare you turn round
Otherwise: a minute
And a blow-up after that is blindness and the absence of the dear body.

The punishment is not equal to the deed
I just wanted
To see, hear against the background of a sunset broth in a frame
That your voice was lying as a wonderful whore between us
Smiling and shining with Bodler’s black back

As your voice as an explosion or the sun stood in front of me.

You understand but late.
You again understand it anew -- but early.
Possession of us is a dung bright pit
Where memory hardening are swarming. Here, all is implied.
You understand and smoke and think: it’s funny anyway.

A station whore is nodding at face with a lighter
This night this scene with its simplified and miserable
Decoration is still mine like nothing else

Unless your heart which is warm steel.

Translated by Cosmin Ghita, Vera Panushkina, and Marina Loginova

Временная смерть. Два ритмических упражнения.

К стертой от употребления конструкции «безвременная смерть» нет антонима. Единственное, что приходит в голову — временная смерть.

В.Д.

После смерти, если будет что-н[и] б[удь], и захотите, то мы встретимся.
О.А.-Г.

1.
Вчера закончилась война
И унесла с собой она
Толпу рассеянных людей
Слизнула с крыш и площадей.
Они побудут у неё,
Как будто бы, в плену,
“ А после в новое жильё
Их,--говорит—верну.”

И будет новь почти-что старь,
На том же месте нервный царь
И девочка в больших очках
С соплюшками на кулачках
Идёт к Бассейной (где потом
Падёт с разбитым животом)

Идёт к Бассейной вдоль рядов
Старушек-нищенок в цвету
И узнаёт запавших ртов
И гордых платьиц срамоту.
Лисички, астры, бичева—
Почём, почём, всё нипочём
Я узнаю тебя, вдова,
С культёю нежною, с плечом,
Напоминающим крыло—

Я здесь была была была
Меня отсюда унесло
С толпой улыбчивых гуляк,
Потом—пустырь или овраг
И тел неловких теснота
И сладостный в груди
Удар—теперь я та, я та
—кем буду впереди.

Вернусь—и стану выбирать,
С кем мне играть и не играть,
Рукою щёку подпирать,
Сквозь сумерки смотреть,
С кем вместе снова умирать
И снова умереть.

2.

Я завела себе шринка ,
Чтоб наблюдать себя им.
Вот—новый мой хозяин.
Безвиден, но забавен.
Слегка дрожит щека
Его от жалкой речи
Моей при каждой встрече.

И спрашивает: “Как дела? Какие времена?”
Я говорю “Да так дела. Сякие времена.
Зато—закончилась война,
Вот только жаль, взяла она
Себе с собою тьму людей,
Стряхнув с мостов и площадей.
И среди них и среди них—
Меня моё меня моих.
Несёт меня лиса
За дальние леса
За высокие горы
За тумбочки, шторы,
Шкафы, торшеры,--
В волшебные пещеры.”

Тут поперхнётся Доктор Б.
“Ну что ж ты вечно о себе,
Всегда одно и то же…”
А я ему—“Но что же
Сказать ещё—пейзаж, абстракт,
Морозный город весь в кострах,
Сокровища духа,
Понос золотуха.
Вдовица с котелком
Нависла над костерком.
Трещит её сердце
согреться согреться

Я, доктор, вроде—рядом с ней,
Возможно, я—она,
Мне так становится ясней
Какие времена.

Мне время—говорить себя
Чужому старику,
А Вам, то хмурясь, то сопя
Держать мою тоску
Движением брезгливым
Как, скажем, руку, взрывом
Оторванную.

Temporary Death.  Two Rhythmical Exercises

There’s no antonym for the construction “untimely death”. The only one which comes to my mind is temporary death

V.D.

We will meet if there’s something after death and you would like to.
O. A.-G.

1.
Yesterday the war ended
Taking with it
Crowds of absent-minded people
Clearing rooftops and squares.
They will give in to it
As if in captivity
“Thereafter in the new dwelling
They’ll – it speaks—return.”

And be anew the almost old
At the same place was a jittery czar
And a girl with large glasses
Sobbed and with a runny nose
Walks to Basseinaya (where then
She falls with a splintered tummy).

Walks to Basseinaya along the rows
Of old hags in bloom
To find sunken mouths
And shamefully pound dresses.
Chanterelles, asters, lashes
How , how much it doesn’t matter.
I found you, widow
With a stump, with shoulder
Reminiscing of a wing.

Here I was was was
I was swept away
With a crowd of smiling revelers
And thereafter – emptiness or ravine
And with the odd body tightness
And with the sweetness in her chest
All of a sudden – I am, I am
--someone to look forward to.

I’ll return – and start to choose
Whom to play and not to play
Prop my cheek,
Look through the twilight
With whom to die again
And die anew.

2.

I’ve acquired illness,
To observe myself with the help of it.
Here’s my new master.
Plain, but funny
His cheek shivers a little
Because of my speech
Every time we meet.

He asks: ¨How’re things? How are the times?¨
I say: ¨Well, so-and-so. Difficult times.
Anyway, the war ended,
But it’s a shame, it took to it with it
A bunch of people
Having shaken off from bridges and squares.
And among them among them
Me my me mine.
A fox is carrying me
Behind far-away woods
Behind high mountains
Behind cupboards, curtains,
Wardrobes, lamps, -
Into magic caves”.

Here Doctor B. chokes,
“Well, why are you always talking of yourself,
All the same every time…”
I say: “But what else
I can say – a landscape, abstract,
A frosty city with fire all around,
The heritage of spirit,
One thing or another.
A widow with a pot
Has stuck out over a fire.
Her heart is cracking
To get warm to get warm

I, Doctor, am with her,
Perhaps I am her,
It is now clear for me
The times we are living in.

It’s time for me to speak myself
To a strange old man,
It’s time for you
To hold frowning and panting
My depression with a scornful movement
As a hand scattered by an
Explosion.

Translated by Cosmin Ghita, Vera Panushkina, and Marina Loginova

Помидоры и подсолнухи

Наконец, определились в ярком воздухе
Помидоры: помидоры и подсолнухи.
Вот сейчас сентябрь-дидактик вскрикнет «Розги!» и
Всё взорвётся едким соком на траву.
Но пока, как будто задержал дыхание,
Б-г вещей, и колыханье, полыханье не
Прекращаются, и длится-длится раннее
Умирание – «о да, ещё живу».

Эта точечка невидная, касание
Между осенью и летом, слаще сладкого.
Знаешь—вот оно начнётся, угасание,
Станет всё тогда недвижно, одинаково.
Но пока напряжено вокруг и замерло
Обращение частиц—ало, оранжево,
Изумрудно, буро—перед тем как—замертво,
Дышит дышит, успокоенное заживо.

Всё сполна – наросты, тени, линии,
Вкус и запах, но не вонь ещё – дыхание.
Травы чёрные, коричневые, синие,
Ветра с неба—ускоренье, содрогание.
Но как только эта видимость исполнится,
И как только расстояние нарушится,--
Всё падёт. Ты знаешь, что запомнится?
Паутина—оскорбительное кружевце,
Помидор—незаживающая трещина,
Полминуты в предвкушеньи дыма, ужаса, --
Всё далось мне, а ведь не было обещано.

Tomatoes and Sunflowers

Finally, marked by the bright light
Tomatoes: tomatoes and sunflowers.
Here now the September-didactic shrieks: "Birches"
And the acrid juice explodes onto the grass
While holding over the last breathe,
God's things, swinging and drying up
not breaking off, holding-holding on earlier death|
 murmuring, "ahh yes, I live."

This insignificant moment,
touching between autumn and summer--the sweetest sweet.
You know, its here where it begins, dying away
Everything stands motionless, alone.
While growing tense around and dying
The circulation of tiny pieces--ale, orange, emerald, rust--(before falling)--then death
Breathing Breathing, calmly clinging to life.

Everything is full-overgrowth, shadows, lines--tastes and sounds
But not another stench--a breath
Grass black, brown, blue
A breeze to heaven--speeding up, shuddering
But as soon as this moments finishes
And as soon as the distance disturbs,--
Everything  falls.  Do you know what to remember?
Spiderwebs--with their fearful lace
Tomato- with a deathly split
Half a minute in the anticipation of smoke, transport---
Everything was given to me, and yet nothing was promised

Translated by Nora Murray

Battle

(Clement Janequin, La Guerre, 1528)
Free Translation and Wilful Rearrangement
by Polina Barskova

Escoutez escoutez
Listen listen
My comrades in these adventures
Bons compaignons!

What do you hear when nothing is heard
Not a tram not a truck not the bark of a dog
Not a child crying out for its toy
Not gossip not whining
Not the smell of blood
Not the barest shifting of phlegm

In darkness

Nothing we hear nothing
Nothing we can't we don't want to hear

......................................
......................................

Escoutez
Shut your eyes and step into the dark
With joy and with a sinking heart
Soyez hardiz en joye mis!
With joy and with a sinking heart

Shifting of shadows
City-shout
Clearer and darker
City-shoot
From Pulkovo in the south missiles fly
From the sky transparent starry clear
bombs and missiles fly
they fly they talk

Escoutez!

We take note we take note:

«Grunting whistling squealing scrunching»

Grunting
Whistling
Squealing
Scrunching

Jingling:
«Two friends unlocked the door and, not turning on the light, walked into their rooms. Someone was asleep on the couch, sort of breathing heavily. The girls lit a match and saw that a huge steel carcass was lying on the couch, and inside it something was jingling, wheezing. Lying there, in fact, was a delayed-action bomb.»

«The slapping noise was closeby – it was a lovely sound»
«That shout always disturbs me»

a multitude of sounds, tremendously varied. It seemed something whistled, something howled in tune, something repulsively, dolefully rang at the ear, like poisonous insects never before known to man that were flying around in the air, spiteful and with wings of steel

clink clank clink
frou fou choux
frillfauxfrill
snuffle and snort
snuffle or snort?
aaaaaaaaaaaaa
a boy points at the sky and says oooh
anna andreevna says
aaaaaaaaaaaaa
(everyone present in the bomb shelter writes it down:
anna andreevna says
aaaaaaaaaaaaa)

this is impossible
take me away fly me away safe me from harm hush me from sound

escoutez et orrez si bien escoutez
listen carefully and hear this with care:
la victoire du noble roy francoys!
victory for glorious peter!
«sticking out from the wooden cover of the monument to Peter was a black, bronze hand – powerful forceful»

Tsar Peter extends his hand
Comrade Popkov extends his hand
Comrade Kuznetsov extends his hand
Comrades of mine bons compagnons!
Powerful forceful hand

Alarme! Alarme!

It flies!
It flies our men fly he flies our men fly
Where is he flying? Who is shooting?
The devil knows only the Devil knows
Was always the answer
The thudding noise devilishly close devilishly close

Yesterday at six the sound of collapse
«This is staggering»
The end of two buildings the end
On the corner of Zhukovsky and Nadezhdinsky
«But I heard that it was the corner of Zhukovsky and Nadezhdinsky!»

Yesterday at six o'clock at night
Gray sound white sound
Wailing whaling escaping sound
Whole sound hell's sound
Long-enduring sound

he could not listen to music on the radio music
he shuddered from nausea
like a dead man suddenly they decided to play for the dead

She listened to the radio yesterday Tchaikovsky she was happy
Soyez hardiz en joye mis!

It was lovely to hear:
Loud music
Loud music
and she was happy